Психологическая реабилитация участников боевых действий, получивших ПТСР

Психологическая реабилитация участников боевых действий, получивших ПТСР
(Посттравматическое Стрессовое Расстройство)
Актуальность проблемы
В ряду многих последствий (экономических, политических, социальных), которые любая война несет для общества, существуют также и психологические. Воюющая армия пропускает через себя многомиллионные массы молодых людей и после демобилизации выплескивает их обратно в гражданское общество, внося в него при этом все особенности милитаризированного сознания - и оказывая существенное влияние на дальнейшее развитие социума.
Диапазон воздействия факторов войны на человека чрезвычайно широк. При этом гораздо больший масштаб имеют смягченные и отсроченные последствия войны, влияющие не только на психофизическое здоровье военнослужащих, но и на их психологическую уравновешенность, мировоззрение, стабильность ценностных ориентаций и т.д. Военные медики всё чаще используют такие нетрадиционные терминологические обозначения (отражающие, тем не менее, клиническую реальность), как боевая психическая травма, боевое утомление; речь идет о вьетнамском, афганском, чеченском синдромах.
Афганский и чеченский синдром похож на синдром вьетнамский в узком смысле терминов. В США о вьетнамском синдроме говорят в связи с различными нервными и психическими заболеваниями, жертвами которых стали американские солдаты и офицеры, прошедшие войну. По наблюдениям американских ученых, большинство солдат, вернувшихся из Вьетнама, не смогли найти своего места в жизни. И причины были в основном не материального плана, а именно социально-психологического: общество сознательно или неосознанно отторгало от себя "вьетнамцев", которые вернулись в него "другими", не похожими на всех остальных.
Каковы же основные признаки Посттравматического Стрессового Расстройства (то, что это болезнь, уже не вызывает сомнения)? Это, прежде всего, неустойчивость психики, при которой даже самые незначительные потери, трудности толкают человека на самоубийство; особые виды агрессии; боязнь нападения сзади; чувство вины за то, что остался жив; идентификация себя с убитыми. Большинству больных присуще резко негативное отношение к социальным институтам, к правительству. А еще: душевные надломы, срывы, ожесточение, непримиримость, повышенная конфликтность, с одной стороны, усталость, апатия - с другой - все это естественные реакции организма на последствия длительного физического и нервного напряжения, испытанного в боевой обстановке. Именно они становятся характерными признаками так называемых фронтовых (потерянных) поколений.
По официальным данным, во время боевых действий во Вьетнаме погибло около шестидесяти тысяч американцев, а количество самоубийц из числа ветеранов войны еще в 1988 г. перевалило за сто тысяч. Другая статистика: в США, например, уже давно подсчитали, что ветераны вьетнамской войны (т.е. люди с больной психикой) вносят весьма существенный процент в общий уровень преступности страны. И для государства оказалось дешевле заниматься здоровьем бывших бойцов, нежели подсчитывать убытки от их преступлений. Поэтому-то министерство по делам ветеранов США вплотную занялось этой проблемой. В Америке работает около двухсот клиник, где участникам вьетнамской войны оказывается психотерапевтическая помощь.
По данным отечественных специалистов, в структуре психической патологии среди военнослужащих срочной службы, принимавших участие в боевых действиях во время локальных войн в Афганистане, Карабахе, Абхазии, Таджикистане, Чечне, психогенные расстройства достигают 70 %; у офицеров и прапорщиков этот показатель несколько ниже. У 15-20% военнослужащих, прошедших через вооруженные конфликты, по данным главного психиатра Министерства обороны РФ В.В.Нечипоренко (1995), имеются "хронические посттравматические состояния", вызванные стрессом.
А по данным на ноябрь 1989 г., 3700 ветеранов Афганской войны находились в тюрьмах; количество разводов и острых семейных конфликтов составляло в семьях "афганцев" 75 %; более двух третей ветеранов не были удовлетворены работой и часто меняли ее из-за возникающих конфликтов; 90 % студентов-"афганцев" имели академическую задолженность или плохую успеваемость; 60 % страдали от алкоголизма и наркомании; наблюдались случаи самоубийств или попыток к ним; около 50 % (а по некоторым сведениям, до 70 %) готовы были в любой момент вернуться в Афганистан.
Военные и гражданские медики, работающие в области стрессовых расстройств, считают, что с полученными психотравмами необходимо бороться профессионально, и чем раньше оказана специальная медико-психологическая помощь, тем лучше прогноз развития личности на будущее. Отсутствие специальных медико-психологических мер по восстановлению травмированной, деформированной психики (психологическая реабилитация) ведет к хроническому течению психических расстройств. Последствия ПТСР приводят к изменению личности, социальной и профессиональной дезинтеграции, алкоголизации и наркотизации, суицидам.
Основные методы реабилитации
Программа реабилитации предусматривает лечебные и психологические мероприятия, направленные на предупреждение развития патологических процессов после ПТСР, приводящих к нарушению социальных связей, профессиональной и личностной дезинтеграции, алкоголизму, наркомании, суицидам. И состоит из фармакологической, групповой и индивидуальной терапии.
Групповые занятия, тренинги направлены на устранение неврозов с нарушением трудностей в межличностном общении и социальной адаптации. Это совместная деятельность пациентов в лечебных целях, которая активизирует преодоление неконструктивной фиксации на болезненном состоянии, расширяет круг интересов и сферу контактов, развивает коммуникативные навыки.
Индивидуальная программа направлена на восстановление деформированной психики пациентов и использует работу с образами в состояниях крайнего расслабления с применением аппарата импульсной терапии.
Работа с образами в состояниях расслабления позволяет отключать внешнюю реальность и прекращать за счет этого возбуждение центральной нервной системы. В этот период восстанавливаются энергозатраты, оптимизируются процессы центральной нейрорегуляции. Обеспечивается самовосстановление. Это дает индивидууму значительный резерв прочности в экстремальных условиях, восстанавливает энергозатраты, активизирует внутриличностные резервы психики.
Состояние релаксации, при котором возникает воздержание от каких-либо усилий, сознательного чрезмерного напряжения, стирает программы мозга, связанные с получением негативной информации. Гипноз негативных установок прекращается после физического расслабления, а затем сознательное самовнушение очищает информационное поле от опыта прошлого, неудач. Возможность самостоятельной дальнейшей работы по данной программе заменяет негативные отпечатки прошлого в сознании или информационном поле любого человека. В результате личной, самостоятельной работы открывается механизм достижения успехов, счастья, здоровья в повседневной жизни.
Аппарат импульсной терапии обеспечивает восстановление энергозатрат центральной нервной системы, головного мозга, перераспределение энергии через информационные поля мозга в участки повышенных энергозатрат. Происходит процесс восстановления ресурсов организма человека.
Цели реабилитации
• Восстановление личного и социального статуса пациентов, перенёсших ПТСР в локальных боевых действиях;
• Коррекция социального поведения пациента, улучшение коммуникабельности, развитие способностей к самореализации, разрешение психологических и преодоление социальных конфликтов;
• Восстановление истощенной, деформированной депрессиями, стрессами и перегрузками психики, снятие внутренней напряженности и тревожности. Увеличение ресурсности и стрессоустойчивости организма;
• Мобилизация внутренних резервов на преодоление зависимости от психоактивных средств (алкоголь, наркотики, никотин).

Миссисипский опросник для боевого ПТСР (США, 1985)

Приложение.
Миссисипский опросник для боевого ПТСР (США, 1985)
(Из книги: Медицинская реабилитация раненых и больных /под ред. Ю.Н.Шанина. – СПб: Специальная литература, – 1997.)
В случае, когда не удается определить признаки посттравматического стрессового расстройства по клиническим признакам, можно воспользоваться Миссисипским опросником.
Оценка по каждому пункту от 1 до 5 баллов.
Пункты 2, 6, 11, 17, 19, 22, 24, 27, 30, 34 оцениваются в обратном порядке.
Сложите все баллы, это позволит вам получить сумму, по которой с достоверностью до 90 % можно разделить испытуемых на ПТСР и не ПТСР.
Данные для контрольных групп:
ПТСР 112 баллов и больше
психические расстройства 86±26 баллов
хорошо адаптированные 96 баллов и менее
Инструкция:
Ниже приводятся высказывания, в которых обобщен разнообразный опыт людей, принимавших участие в боевых действиях. К каждому утверждению дается шкала от "1" до "5". Обведите кружком те высказывания, которые наиболее соответствуют Вашему ощущению по поводу данного высказывания.

Не совсем так -1
Почти так - 2
Верно - 3
Довольно верно =4
Совершенно верно -5
1.До военной службы у меня было больше близких друзей, чем сейчас.
1 2 3 4 5
2.Я никогда не чувствую никакой вины за то, что я делал в армии.
1 2 3 4 5
3.Если кто-нибудь толкнет меня, это может легко привести меня в бешенство.
1 2 3 4 5
4.Если происходит что-либо, что напоминает мне о военной службе, я становлюсь расстроенным и угнетенным.
1 2 3 4 5
5.Люди, которые хорошо меня знают, боятся меня.
1 2 3 4 5
6.Я способен на эмоциональную близость с другим человеком.
1 2 3 4 5
7.Мне снятся по ночам кошмары о событиях в армии, которые действительно имели место. 1 2 3 4 5
8.Когда я думаю о некоторых из вещей, которые я делал в армии, я думаю, что лучше бы я умер.
1 2 3 4 5
9.Кажется, что у меня нет чувств.
1 2 3 4 5
10. Недавно у меня были мысли о самоубийстве.
1 2 3 4 5
11.Я засыпаю, сплю и просыпаюсь только тогда, когда приходит тревога.
1 2 3 4 5
12.Я удивлен, почему я до сих пор жив, когда все другие погибли на войне.
1 2 3 4 5
13.В некоторых ситуациях я чувствую себя, как будто я опять на войне.
1 2 3 4 5
14.Мои ночные сновидения так реальны, что я просыпаюсь в холодном поту и заставляю себя бодрствовать.
1 2 3 4 5
15.У меня такое чувство, словно я не могу двигаться.
1 2 3 4 5
16.Я не смеюсь и не плачу над тем, что обычно смешит или вызывает плач у других людей. 1 2 3 4 5
17.Мне по-прежнему нравится делать те вещи, которые я любил делать раньше.
1 2 3 4 5
18.Мои мечты, фантазии реальны и пугающи.
1 2 3 4 5
19.После увольнения из армии мне легко было работать.
1 2 3 4 5
20.У меня были затруднения с тем, чтобы сосредоточиться на задании.
1 2 3 4 5
21.Я могу заплакать без причины.
1 2 3 4 5
22. Я люблю бывать в компании.
1 2 3 4 5
23.Меня пугают мои внезапные желания.
1 2 3 4 5
24.Я легко засыпаю по ночам.
1 2 3 4 5
25.Неожиданный шум заставляет меня вскрикивать.
1 2 3 4 5
26.Никто, даже члены моей семьи, не понимают, каково мне.
1 2 3 4 5
27.Я мягкий, добродушный человек.
1 2 3 4 5
28.Есть такие вещи, которые я делал на военной службе, о которых я никому бы не смог рассказать, так как считаю, что этого никому не понять.
1 2 3 4 5
29.Временами я вынужден употреблять алкоголь или лекарства (наркотики), чтобы уснуть или забыть на время о том, что произошло со мной в армии.
1 2 3 4 5
30.Я чувствую себя удобно в толпе.
1 2 3 4 5
31.Я теряю спокойствие и взрываюсь по мелочам каждый день.
1 2 3 4 5
32.Я боюсь засыпать по ночам.
1 2 3 4 5
33.Я стараюсь избежать всего, что мне напоминало бы о моей службе в армии и о том, что там происходило.
1 2 3 4 5
34.Моя память такая же хорошая, как и всегда.
1 2 3 4 5
35.Мне трудно выразить свои чувства даже людям, к которым я хорошо отношусь и о которых я забочусь.
1 2 3 4 5

посттравматический синдром

посттравматический синдром
Человеку нелегко привыкнуть к войне — к ее опасностям и лишениям, к иной шкале жизненных ценностей и приоритетов. Адаптация к новой обстановке требует ломки прежних стереотипов сознания и поведения, без которой просто не выжить в экстремальных условиях, на грани жизни и смерти.
Но и вернуться к спокойному, мирному существованию человеку, проведшему на фронте хотя бы несколько недель, не менее сложно; обратный процесс перестройки психики протекает столь же болезненно и порой затягивается на долгие годы.
Диапазон воздействия факторов войны на человеческую психику чрезвычайно широк. Он охватывает многообразный спектр психологических явлений: от ярко выраженных, явно патологических форм до внешне малозаметных, как бы отложенных во времени реакций.
Воздействие войны на сознание комбатантов изучалось русскими военными психологами еще в начале XX в. «Острые впечатления или длительное пребывание в условиях интенсивной опасности, — отмечал Р.К.Дрейлинг, — так прочно деформируют психику у некоторых бойцов, что их психическая сопротивляемость не выдерживает, и они становятся не бойцами, а пациентами психиатрических лечебных заведений... Так, например, за время русско-японской войны 1904—1905 гг. психически ненормальных, не имевших травматических повреждений, прошедших через Харбинский психиатрический госпиталь, было около 3000 человек». При этом средние потери в связи с психическими расстройствами в период русско-японской войны составили 2—3 случая на 1000 человек, а уже в первую мировую войну — от 6 до 10 случаев на 1000 человек.
На всем протяжении XX в. прослеживалась тенденция к нарастанию количества психогенных расстройств военнослужащих в каждом новом вооруженном конфликте. Так, по данным американских ученых, в период второй мировой войны количество психических расстройств у солдат выросло по сравнению с первой мировой войной на 300 %. При этом общее количество освобождаемых от службы в связи с психическими расстройствами превышало численность прибывающего пополнения.
По подсчетам зарубежных специалистов, из всех солдат, непосредственно участвовавших в боевых действиях, 38 % имели различные психические расстройства. Только в американской армии по этой причине были выведены из строя 504 тыс. военнослужащих, а около 1 млн. 400 тыс. имели различные психические нарушения, на некоторое время исключавшие участие в боевых действиях. Во время локальных войн в Корее и Вьетнаме психогенные потери в армии США составляли 24—28 % от численности личного состава, непосредственно участвовавшего в боевых действиях.
По данным ведущих отечественных военных психиатров, изучавших частоту и структуру санитарных потерь при вооруженных конфликтах и локальных войнах, «в последнее время существенно изменились потери психиатрического профиля в сторону увеличения числа расстройств пограничного уровня».
Однако гораздо больший масштаб имеют смягченные и отсроченные последствия войны, влияющие не только на психофизическое здоровье военнослужащих, но и на их психологическую уравновешенность, мировоззрение, стабильность ценностных ориентаций и т.д. Военные медики всё чаще используют такие нетрадиционные терминологические обозначения (отражающие, тем не менее, клиническую реальность), как боевая психическая травма, боевое утомление; речь идет о вьетнамском, афганском, чеченском синдромах.
По данным специалистов, в структуре психической патологии среди военнослужащих срочной службы, принимавших участие в боевых действиях во время локальных войн в Афганистане, Карабахе, Абхазии, Таджикистане, Чечне, психогенные расстройства достигают 70 %; у офицеров и прапорщиков этот показатель несколько меньше. У 15—20% военнослужащих, прошедших через вооруженные конфликты, по данным главного психиатра Министерства обороны РФ В.В.Нечипоренко (1995), имеются «хронические посттравматические состояния», вызванные стрессом.
Афганский синдром... Это словосочетание вызывает в памяти другое — вьетнамский синдром. Невольно напрашиваются прямые аналогии. Обе войны велись сверхдержавами на территории небольших стран третьего мира. За обеими войнами стояли определенные идеологические и геополитические интересы, в обеих использовались высокие лозунги: «защита демократических ценностей», в одном случае, и «интернациональная помощь» народу, совершившему социальную революцию, — в другом. Обе страны, где велись боевые действия, стали ареной демонстрации боевой мощи сверхдержав, включая испытание новейших видов оружия, стратегии и тактики малых войн. Весьма сходными оказались и их итоги: сверхдержавы не смогли навязать свою волю двум относительно небольшим азиатским народам, понесли огромные боевые, экономические, политические и моральные потери.
Бесславное ведение обеих войн оказало немалое влияние не только на международную обстановку, обострив отношения между основными военно-политическими блоками и социальными системами, но и существенным образом сказалось на внутренней ситуации в США и в СССР.
В первом случае возникло мощное антивоенное движение, произошло радикальное, хотя и временное изменение менталитета американской нации, которое, собственно, и можно назвать вьетнамским синдромом в широком смысле этого понятия. Ведя войну в течение многих лет, неся огромные людские и материальные потери, США так и не смогли реализовать поставленные перед собой во Вьетнаме цели. Итогом стало осознание нацией, в значительной своей части подверженной шовинистическим и великодержавным настроениям, того факта, что далеко не всё в мире решается тугим кошельком и военной силой.
Во многом под влиянием поражения во Вьетнаме Соединенные Штаты оказались более сговорчивыми и во взаимоотношениях с основным идеологическим и военно-политическим оппонентом — с СССР, пойдя на разрядку международной напряженности, тем более что в 1970-е гг. был достигнут военно-стратегический паритет двух держав.
Вьетнамский синдром, потрясший основы американского общества, привел к определенной корректировке внешнеполитического курса США, ценностных ориентаций средних американцев и даже внутренней социальной политики. Иной оказалась ситуация в СССР в связи с Афганской войной. Сегодня существуют разные точки зрения на целесообразность или нецелесообразность принятого в декабре 1979 г. решения — с позиций национально-государственных интересов СССР. С одной стороны, ввод советских войск в Афганистан, помимо официальных идеологических мотивов, обосновывался необходимостью более надежной защиты южных границ СССР, недопущения американского проникновения в соседнюю страну. С другой стороны, в результате войны не только не удалось достичь поставленных в 1979 г. идеологических и геополитических целей, но и резкое ухудшились международные позиции СССР. Афганская война и порожденный ею новый виток гонки вооружений усилили перенапряжение и без того стагнировавшей советской экономики и, в конечном счете, приблизили крушение всей советской системы. С распадом СССР негативные геополитические последствия Афганской войны не только не были нейтрализованы, но и усугубились — особенно в южных регионах бывшего Союза.
Вплоть до 1987 г. цинковые гробы с телами погибших хоронили в полутайне, а на памятниках запрещалось указывать, что солдат погиб в Афганистане. Лишь постепенно общество стало получать хоть какую-то реальную информацию, — круг ее расширялся. Но еще несколько лет — до 1989 г. — доминировала героизация образа воинов-интернационалистов. Предпринимались уже явно несостоятельные попытки представить саму войну в позитивном свете.
Тогда же намечается поворот в общественном сознании: взгляд на войну окрашивается критическими тонами, вообще характерными для перестроечной публицистики. На несколько лет растянулось осознание горбачевским руководством того факта, что введение войск в Афганистан было «политической ошибкой», и лишь в мае 1988 г. начался, а в феврале 1989 г. закончился их полный вывод.
Неслучайно восприятие Афганской войны самими ее участниками и теми, кто там не был, оказалось почти противоположным. Так, по данным социологического опроса, проведенного в декабре 1989 г. (участвовали около 15 тыс. человек, причем половина из них прошла Афганистан), присутствие наших военнослужащих в сопредельной стране оценили как «выполнение интернационального долга» 35 % опрошенных «афганцев» и лишь 10 % не воевавших респондентов. Как «дискредитацию понятия интернациональный долг» войну оценили 19 % «афганцев» и 30 % остальных опрошенных.
Еще более показательны крайние оценки этих событий: как «наш позор» участие СССР в войне определили лишь 17 % «афганцев» — и 46 % других респондентов. 17 % «афганцев» заявили: «Горжусь этим!», тогда как из прочих аналогичную оценку событиям дали только 6 %.
Особенно знаменательно, что оценка участия наших войск в Афганской войне как «тяжелого, но вынужденного шага» оказалась близка одинаковому количеству и участников событий, и остальных опрошенных — по 19 %. Таким образом, во взглядах на Афганскую войну у «мирных граждан» преобладали негативные оценки, а представители самогу «ограниченного контингента» были более склонны оправдывать свое участие в этих событиях.
Участники войны в Афганистане, объединенные общим для них фактом биографии, являются весьма неоднородной социальной категорией. Тем не менее, эта объединяющая их основа позволяет говорить об «афганцах» не только как об особой социально-психологической группе населения. Ведь для самих «афганцев» война была гораздо большим психологическим шоком, чем опосредованное ее восприятие всем обществом.
Для понимания социально-психологического состояния «афганцев» особое значение имеет категория афганского синдрома в узком его смысле. Это то, что на языке медиков называется посттравматическим стрессовым синдромом, а на языке самих ветеранов звучит так: «Еще не вышел из штопора войны».
Афганский синдром похож на синдром вьетнамский и в узком смысле терминов. В США о вьетнамском синдроме говорят в связи с различными нервными и психическими заболеваниями, жертвами которых стали американские солдаты и офицеры, прошедшие войну. По наблюдениям американских ученых, большинство солдат, вернувшихся из Вьетнама, не могли найти своего места в жизни. И причины были в основном не материального плана, а именно социально-психологического: общество сознательно или неосознанно отторгало от себя «вьетнамцев», которые вернулись в него «другими», не похожими на всех остальных.
Они вели себя независимо в отношениях с вышестоящими и очень требовательно в отношении с подчиненными, в общении с равными не терпели фальши и лицемерия, были чересчур прямолинейны. Таким образом, американские «вьетнамцы» оказались «неудобными людьми» для всех, кто их окружал, и были вынуждены замыкаться в себе; многие становились алкоголиками и наркоманами; кое-кто кончал жизнь самоубийством.
По официальным данным, во время боевых действий во Вьетнаме погибло около шестидесяти тысяч американцев, а количество самоубийц из числа ветеранов войны еще в 1988 г. перевалило за сто тысяч. При этом вьетнамский синдром развивался постепенно; время лишь обостряло его признаки: «трагический пик болезни наступал почему-то на восьмом году».
Каковы же основные признаки этой болезни (то, что это болезнь, уже не вызывает сомнения)? Это, прежде всего неустойчивость психики, при которой даже самые незначительные потери, трудности толкают человека на самоубийство; особые виды агрессии; боязнь нападения сзади; чувство вины за то, что остался жив; идентификация себя с убитыми. Большинству больных присуще резко негативное отношение к социальным институтам, к правительству. Днем и ночью тоска, боль, кошмары...
По свидетельству американского психолога Джека Смита, — кстати, сам он тоже прошел войну во Вьетнаме, — «синдром, разрушающий личность “вьетнамца”, совершенно не знаком ветерану второй мировой войны. Его возбуждают лишь те обстоятельства, которые характерны для войн на чужих территориях, подобных Вьетнамской. Например: трудности с опознанием настоящего противника; война в гуще народа; необходимость сражаться в то время, как твоя страна, твои сверстники живут мирной жизнью; отчужденность при возвращении с непонятных фронтов; болезненное развенчание целей войны».
Иными словами, синдром привел к пониманию резкой разницы между справедливой и несправедливой войнами: первые вызывают лишь отсроченные реакции, связанные с длительным нервным и физическим напряжением, вторые помимо этого обостряют комплекс вины.
Американский ветеран войны во Вьетнаме, магистр философии и теологии Уильям П.Мэхиди, также подчеркивал общность военной трагедии «вьетнамцев» и «афганцев», утверждая, что «цинизм, нигилизм и утрата смысла жизни — столь же широко распространенное последствие войны, сколь и смерть, разрушения и увечья». Ученый перечисляет такие симптомы недуга, называемого теперь посттравматическим стрессовым синдромом или отложенным стрессом, как депрессия, гнев, злость, чувство вины, расстройство сна, омертвение души, навязчивые воспоминания, тенденции к самоубийству и убийству, отчуждение — и многое другое.
Афганский синдром имеет с вьетнамским и сходное происхождение, и сходные признаки. Однако начальный толчок к развитию вьетнамского синдрома был гораздо сильнее: Афганская война в СССР была просто непопулярна, а Вьетнамская вызывала в США массовые протесты. «Американское командование даже не рисковало отправлять солдат домой крупными партиями, а старалось делать это незаметно, поскольку “вьетнамцев”, в отличие от “афганцев”, не встречали на границе с цветами».
Но и «встреченные цветами» советские солдаты очень скоро натыкались на шипы. Их характер, взгляды, ценностные ориентации формировались в экстремальных условиях, они пережили то, с чем не сталкивалось большинство окружающих, и вернулись намного взрослее своих невоевавших сверстников. Они стали «другими» — чужими, непонятными, неудобными для общества, которое отгородилось от них циничной фразой: «Я вас туда не посылал!» И тогда они стали — подобно ветеранам Вьетнамской войны — замыкаться в себе или искать друг друга, сплачиваться в группы, создавать свой собственный мир. Сначала еще была надежда привыкнуть, вписаться в обычную жизнь, хотя никто так остро не чувствовал свою неприспособленность к ней, как сами «афганцы».
По данным на ноябрь 1989 г., 3700 ветеранов Афганской войны находились в тюрьмах; количество разводов и острых семейных конфликтов составляло в семьях «афганцев» 75 %; более двух третей ветеранов не были удовлетворены работой и часто меняли ее из-за возникающих конфликтов; 90 % студентов-«афганцев» имели академическую задолженность или плохую успеваемость; 60 % страдали от алкоголизма и наркомании; наблюдались случаи самоубийств или попыток к ним; около 50 % (а по некоторым сведениям, до 70 %) готовы были в любой момент вернуться в Афганистан.
Как и в случае с вьетнамским синдромом, пик афганского еще впереди. Пока болезнь загнана внутрь, в среду самих «афганцев». Складывается впечатление, что общество, отвернувшись от проблем ветеранов войны, ставит их в такие условия, когда они вынуждены искать применение своим силам, энергии и весьма специфическому опыту там, где, как им кажется, они нужны, где их понимают и принимают такими, какие они есть: в горячих точках, в силовых структурах, в мафиозных группировках.
Одним нужны боевики, с чьей помощью можно прийти к власти (в октябре 1993 г. «афганцев» активно пытались втянуть в политику и те, кто штурмовал Белый дом, и те, кто в нем забаррикадировался), другим — «пугало», на которое легко переложить ответственность за пролитую кровь, переключив внимание общественности с реальных виновников, развязавших очередную бойню. А сами «афганцы» идут на войну, потому что так и не сумели с нее вернуться...

О возможности прогнозирования развития посттравматических стрессовых расстройств у ветеранов локальных войн

Фокин А.А.,
Автор: Фокин А.А., Лыткин В.М., Снедков Е.В.
Кафедра психиатрии Военно-Медицинской академии
Санкт-Петербург, ул. Боткинская 19/21
Актуальность изучения боевой психической травмы исходит из общепризнанногjavascript:void(0)о представления о чрезвычайном травмирующем воздействии боевых действий, обусловливающем как психические, так и психосоматические нарушения. Одним из клинических видов боевой психической патологии является боевое посттравматическое стрессовое расстройство, которое может возникнуть у участников боевых действий спустя неопределенный промежуток времени после окончания войны (от нескольких месяцев до нескольких десятилетий).
В обширной литературе приводится относительно незначительное число публикаций по попыткам прогнозирования этих расстройств (Маклаков А. Г. Чермянин С. В. Шустов Е. Б. 1998; Koopman C. Classen C. Spiegel D., 1994; Schnurr P.P. Friedman M.J. Rosenberg S.D., 1994; Weiss D.S. et all, 1995), несмотря на достаточно большую распространенность ПТСР в пределах 20-40% от общего числа переживших катастрофу (Horowitz M.J., 1976, F. D. Jones, 1995).
В задачи настоящего исследования входило выявление групп клинико-анамнестических факторов, которые могут иметь прогностическое значение для развития ПТСР как до участия в боевых действий (что необходимо учитывать в плане военно-профессиональной ориентации), так и после выхода из боевой ситуации, когда происходит адаптация комбатантов к мирным условиям жизни.
В качестве методов исследования были использованы клинико-психопатологический, структурированное интервьюирование (содержание интервью разработано на кафедре психиатрии ВМедА) и многомерный дискриминантный анализ (Наследов А.Д., 1998), реализованный в пакете статистических программ STATISTICA.5.0. Работа проводилась на базе кафедры психиатрии ВМедА. Группа обследованных состояла из 161 военнослужащего, принимавших участие в боевых действиях в Афганистане и на Северном Кавказе со средним сроком пребывания в зоне боевых действий 14 месяцев и средним возрастом 31.6 года. Факторы риска возможного развития ПТСР были условно объединены в 3 группы: сведения добоевого периода жизни (20 параметров), сведения боевого и послевоенного периода жизни (29 параметров), наличие ПТСР в соответствии с диагностическими критериями МКБ –10 (8 параметров). Многомерный дискриминантный анализ позволяет одновременно включить в анализ несколько переменных, используемых для прогноза, и определить их прогностическую значимость.
В качестве прогнозируемой (т. н. классифицирующей) переменной было взято наличие или отсутствие ПТСР, и, соответственно, все обследованные были разделены на 2 группы (с ПТСР и без него). В качестве дискриминантных переменных были взяты клинико-анамнестические сведения добоевого, боевого и послевоенного периодов. Клиническая характеристика обследованных позволила выделить несколько групп: невротические состояния - 56 чел. (35.7%), эндогенные расстройства - 30 чел.(19.5%), экзогенно-органические расстройства – 41 чел.(25.3%), алкоголизм – 23 чел. (12.3%), наркомания – 12 чел (7.1%). В соответствии с критериями МКБ –10 ПТСР было обнаружено у 81 человек (50.3%), без ПТСР 73 человек (45.4%), и у 7 человек (4.3%) ПТСР было сомнительным.
В процессе поэтапной обработки материалов исследования на первом этапе, в качестве дискриминантных переменных, анализировались сведения добоевого периода, которые соотносились с наличием ПТСР. Прогностическая значимость определялась по F-удалению, р-уровню, толерантности и лямбде Вилкса. На втором этапе исследования в анализ в качестве дискриминантных переменных включались данные боевого и послебоевого периодов жизни комбатантов и определялись наиболее значимые, валидные параметры, играющие прогностически значимую роль. На третьем этапе исследования изучался характер взаимосвязей между наиболее ценными в прогностическом отношении параметрами и наличием ПТСР у комбатантов.
На первом этапе после включения в анализ всех данных добоевого периода жизни удалось выяснить точность прогноза на основе этих данных. Точность прогнозирования развития ПТСР после включения всех переменных, которые можно получить до боевых действий, составила - 69%, а устойчивости к возникновению ПТСР- 70% (см. таблицу 1), однако уровень значимости был невысок (р=0.1157).
Таблица 1. Точность предсказания при включении всех данных добоевого периода жизни (р=0.1157) Прогноз наличия ПТСР Точность прогноза, % Реальные распределения
Нет ПТСР, чел Есть ПТСР, чел
Не будет ПТСР 70.13 54 23
Будет ПТСР 68.83 24 53
Всего 69.48 78 76
После включения этих данных в анализ выяснилось, что самыми значимыми для прогноза ПТСР являются семейное положение, наличие акцентуации в детстве, склонность к наркотизации и асоциальному поведению, профессия и отношение к службе до боевых действий (военный или гражданский) и отягощенность психической патологией. После выявления самых значимых данных было проведено прогнозирование на основе этих данных. Результаты представлены в таблице 2.

Таблица 2. Точность предсказания при включении всех данных добоевого периода жизни (р=0.1157) Прогноз наличия ПТСР Точность прогноза, % Реальные распределения
Нет ПТСР, чел Есть ПТСР, чел
Не будет ПТСР 70.13 54 23
Будет ПТСР 68.83 24 53
Всего 69.48 78 76
Точность прогнозирования после включения только самых значимых переменных несколько снизилась. Для наличия ПТСР она составила 65%, для отсутствия ПТСР - 63.6%, но на большем уровне значимости (р=0.02). Более низкая точность прогнозирования в отношении лиц, у которых не разовьется ПТСР, обусловлена большей разнородностью этой группы обследуемых. На втором этапе исследования при включении в анализ всех данных боевого и послебоевого периода жизни, выяснилось, что точность прогноза возникновения ПТСР в таком случае составляет 96.30% и 95.00% для устойчивости к возникновению ПТСР(не будет ПТСР) на уровне значимости р=0.001 (см. табл.3).

Таблица 2. Точность предсказания при включении всех данных добоевого периода жизни (р=0.1157) Прогноз наличия ПТСР Точность прогноза, % Реальные распределения
Нет ПТСР, чел Есть ПТСР, чел
Не будет ПТСР 70.13 54 23
Будет ПТСР 68.83 24 53
Всего 69.48 78 76
При анализе данных боевого и послебоевого периода жизни выяснилось, что самыми значимыми для прогнозирования ПТСР были данные о наиболее сложном периоде привыкания к мирной жизни, об изменениях характера в послевоенный период, помогает ли ему в настоящей жизни приобретенный за время войны боевой и жизненный опыт, изменение отношения к средствам массовой информации, к невоевавшим друзьям и невоевавшим людям вообще, о предпочтении проводить свой досуг в одиночестве, о своих представлениях о будущей жизни, длительность участия в боевых действиях, о самооценке своей зрелости и ответственности, о проблемах со здоровьем и в общении с окружающими, наличие острых переживаний в ситуациях несправедливости и пренебрежения по отношению к ветерану, а также при несовпадении взглядов ветерана, сформировавшихся на войне с распространенными принципами существования современного общества (стремление к обогащению, коррупция, утрата национального достоинства, падение нравственности и т.п.). После включения самых ценных данных в анализ выявлено, что точность прогнозирования возникновения ПТСР составляет 95.06% на высоком уровне значимости. Точность прогнозирования для "неразвития" ПТСР (устойчивости к возникновению ПТСР) составляет 93.75% на достаточно высоком уровне значимости р=0.0001(см. табл. 4).

Таблица 4. Точность прогнозирования после включения самых значимых переменных боевого и послебоевого периода жизни (р=0.0001) Прогноз наличия ПТСР Точность прогноза, % Реальные распределения
Нет ПТСР, чел Есть ПТСР, чел
Не будет ПТСР 93.75 75 5
Будет ПТСР 95.06 4 77
Всего 94.41 79 82
Как видно клинико-анамнестических данных боевого и послебоевого периода жизни, полученных с помощью структурированного интервью вполне достаточно для прогнозирования ПТСР с высокой вероятностью правильного прогноза. Результаты третьего этапа исследования отражают анализ характера взаимосвязей между ПТСР и наиболее значимыми прогностическими параметрами.
С позиций теории психологии отношений В. Н. Мясищева (1949, 1953, 1960), согласно которой отношения рассматриваются как характерный структурный компонент личности, которые формируются в процессе жизнедеятельности человека и различаются по своей эмоциональной значимости и социальной ценности, были проанализированы особенности изменения системы отношений в послевоенном периоде у комбатантов с ПТСР и без него. Рассматривались параметры, отражающие моральные характеристики личности (отношение к матери, к невоевавшим сверстникам, к средствам массовой информации, к ситуации несправедливого общественного отношения к социально-психологическим проблемам адаптации комбатантов).
В послевоенном периоде у комбатантов с ПТСР в 53% случаев отмечалось субъективное изменение отношения к матери на "более теплое, лучшее" сравнительно с аналогичным изменением у комбатантов без ПТСР лишь в 18% наблюдений. Выявлена связь между этими переменными на высоком уровне значимости (р=0.003). отношение к невоевавшим сверстникам и друзьям в первой подгруппе комбатантов (с ПТСР) "тсало другим, более требовательным, исходящим из моего боевого опыта" в 59% наблюдений, во второй подгруппе (без ПТСР) - лишь в 28% случаев (р=0.002).
Деятельность средств массовой информации, освещающих боевые действия, скептически (по сути со скрытым негативизмом) оценивалась в 56% случаев первой подгруппы комбатантов и в 16% - во второй подгруппе (р=0.005). острые психологические переживания возникающие в ситуациях несправедливого отношения к проблемам комбатантов, наблюдались в 42% случаев у комбатантов с ПТСР и лишь в 6% - у комбатантов без ПТСР (р=0.003). Полученные данные свидетельствуют, по нашему мнению, о существенном изменении системы отношений у комбатантов с признаками ПТСР, для которых боевые переживания и боевой опыт носят глубокий, личностно-значимый характер и отражают связь между уровнем морального развития комбатантов и проявлениями ПТСР. Опыт войны для этих лиц на уровне его внутриличностной переработки окончательно не ассимилирован, не завершен, он не включается естественным образом в предшествующий жизненный опыт.
С позиций гештальттерапии такое явление называется "незавершенным гештальтом", когда значимая ситуация в прошлом не завершена психологически и находит свое проявление в настоящем на клиническом уровне с формированием симптомов ПТСР по механизмам "срыва цикла контакта" (Жинжер С. , 1995, Перлз Ф. 1996). Для подгруппы комбатантов с ПТСР также характерны выраженные трудности в социально-психологической адаптации и патогенная роль приобретенного за время войны боевого и жизненного опыта. (найденные взаимосвязи достоверны на уровне значимости р=0.01). Именно у комбатантов с ПТСР этот опыт сразу же после окончания боевых действий оказывает негативное влияние на адаптацию к мирной жизни.
Таким образом, нам представляется оправданным использование в целях прогнозирования возможного развития ПТСР у военнослужащих, принимавших участие в боевых действиях, метода многомерного дискриминантного анализа.
К группе факторов риска добоевого периода жизни комбатантов относятся семейное положение, наличие и вид акцентуации характера, склонность к наркотизации и асоциальному поведению, субъективная установка на военную службу и отягощенность наследственности психической патологией.
К группе факторов риска боевого и послебоевого периодов относятся длительность участия в боевых действиях, изменение системы отношений, личностная значимость боевого опыта и способность к его ассимиляции, а также наличие социальной поддержки и трудности адаптации к мирной жизни.

ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ СТЕРЕОТИПОВ ПОНИМАНИЯ ЛИЧНОСТИ УЧАСТНИКОВ ВОЙНЫ В АФГАНИСТАНЕ

108
ТЕМАТИЧЕСКИЕ СООБЩЕНИЯ
ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ СТЕРЕОТИПОВ ПОНИМАНИЯ ЛИЧНОСТИ УЧАСТНИКОВ ВОЙНЫ В АФГАНИСТАНЕ
В.В. ЗНАКОВ
Без малого 11 лет прошло с момента ввода советских войск в Афганистан. И чем дальше в прошлое уходит эта война, тем более тяжелый груз моральной ответственности ложится на наше психологическое сообщество. Ответственности не только за то, что мы ничтожно мало делаем для психологической реабилитации ветеранов, но и за то, что как специалисты не знаем целого поколения молодых людей, вернувшихся с войны,— «афганцев». Разумеется, каждый из нас имеет какие-то знания на уровне обыденного сознания. Однако сегодня ни один советский психолог не сможет с научной определенностью и полнотой ответить на вопрос: «Как повлияла война на психику ее участников, чем структура личности «афганцев» отличается (если это действительно так) от психологических особенностей личности их невоевавших сверстников?»
Прежде чем изучать психологию участников войны в Афганистане, необходимо понять, что их объединяет: почему, когда мы слышим слово «афганцы», в нашем сознании возникает представление о социальной группе, обладающей отчетливо выраженными признаками (в отличие от упоминания о бывших моряках или, например, молодых людях, служивших в армии на территории ГДР)? Можно назвать по крайней мере, три причины наличия в общественном сознании представления об участниках войны в Афганистане именно как о группе людей, имеющих нечто общее.
Во-первых, жизненный опыт «афганцев» — уникальный и резко отличающийся от опыта невоевавших людей. Воспоминания, общее прошлое, неведомое родным и знакомым, сближает участников войны, заставляет их тянуться друг к другу. Это проявляется, в частности, в том, что они становятся членами таких объединений, как «Союз ветеранов Афганистана». Во-вторых, отрицательные психологические последствия длительного пребывания в экстремальных условиях войны — посттравматический стресс. Это «невидимые миру слезы»: многие (но не все) «афганцы» после возвращения домой столкнулись с тем, чего не довелось испытать большинству из нас (ночные кошмары с воспоминаниями о боях, повышенная тревожность, беспричинная раздражительность, чувство страха и т.д.). В-третьих, особое отношение общества к участникам войны, включающее практически весь спектр человеческих эмоций, мнений, убеждений. Некоторые люди жалеют двадцатилетних ветеранов («они жертвы войны»), другие относятся к ним с настороженностью, третьи откровенно опасаются («они убийцы»), четвертые считают героями, достойными не только уважения, но и преклонения. Такое отношение окружающих способствует
109
тому, что некоторые «афганцы» и сами чувствуют свою особость, непохожесть на остальных граждан страны. Естественно, что это затрудняет процесс послевоенной адаптации.
В психологии давно известно, что недостаток объективных знаний о какой-либо социальной группе является одной из главных предпосылок порождения в массовом сознании стереотипов о психологическом своеобразии личности членов этой группы [9]. И как показывают многочисленные сообщения печати, радио и телевидения, а также единичные психологические исследования [1], [2], за прошедшие 11 лет в общественном сознании накопилось немало стереотипов о качествах личности участников войны в Афганистане. К ним относятся широко распространенные мнения об обостренном чувстве социальной справедливости, присущем «афганцам»; их повышенной конфликтности и раздражительности; о «черно-белом» мышлении, проявляющемся в чрезмерной прямолинейности некоторых их поступков; об «афганском боевом братстве» и т.п. Приведенные мнения вполне соответствуют признакам стереотипов, обычно описываемым в научной литературе: в них фиксируется устойчивый, упрощенный, схематизированный образ группы людей, обладающий явно выраженной пристрастностью, эмоционально-оценочной поляризацией.
Предметом анализа в статье являются индивидуальные формы стереотипов понимания личности участников войны в Афганистане невоевавшими людьми, социальные стереотипы в работе не рассматриваются. Научное исследование последних предполагает получение ответов на два вопроса, которые не ставились в работе: 1) какие функции выполняют стереотипы в группе и 2) как осуществляется их принятие или отвержение группой [12;145].
Стереотипы играют важную роль в процессах межличностного понимания [9], [10]. Допустим, у человека сформировалось стереотипное представление о психологическом своеобразии личности и поведения членов определенной группы. До момента актуализации такое обобщенное представление является «вещью в себе» — элементом структуры личностного знания, никак не затрагивающим интересы других людей.  Однако в  ситуациях общения субъекта с представителями группы попытки интерпретировать их поступки и черты характера, опираясь прежде всего на сложившийся стереотип, порождают в его сознании стереотипы понимания. Стереотипное понимание одним из партнеров другого определяет специфику оценочных суждений субъекта о другом человеке, оказывая тем самым существенное влияние на формирование взаимопонимания между ними.
При анализе стереотипов как компонентов взаимопонимания в общении необходимо учитывать и отрицательные, и положительные психологические последствия стереотипизации. С одной стороны, выводимая из стереотипа схема суждений о другом человеке нередко действует как предубеждение  [9]. Неудивительно, что понимание партнера по общению, основанное на предубеждении, чаще всего оказывается неадекватным. В частности, именно таким обычно бывает результат «приложения» стереотипов к пониманию индивидуальных особенностей личности «афганцев» [2]. С другой стороны, стереотипы облегчают понимание, например, чем больше стереотипов в тексте, тем легче он понимается [13]. Несмотря на упрощение и схематизацию, стереотипы выполняют необходимую и полезную функцию в психологической регуляции процессов межличностного понимания. Это оказывается возможным потому, что в стереотипе объем истинных знаний нередко превышает объем ложных [6]. Для человека, задача которого — понять и описать личность другого человека, система образов и понятий, образующих психологическую структуру стереотипа, является тем эталоном, стандартом, с которым сравнивается объект понимания [10; 55]. Категориальная сетка, характеризующая группового обобщенного субъекта, позволяет понимающему
110
«редуцировать неопределенность своего суждения» [9; 299]. Последнее оказывается особенно важным в условиях дефицита информации, в частности явного недостатка объективных знаний о свойствах личности участников войны в Афганистане.
Таким образом, стереотипы понимания, во-первых, регулируют процессы общения: если у невоевавшего человека и ветерана сходные представления о чертах личности «афганцев», то это способствует возникновению взаимопонимания между ними. Во-вторых, стереотип представляет собой способ структурирования опыта понимающего субъекта, способ организации знаний, используемых для понимания другого человека.
Цель статьи — выявить возможные источники теоретического анализа стереотипов понимания черт личности «афганцев» и описать первые результаты экспериментального исследования.
Любая война неестественна для человека, противоречит его человеческой сущности, тем не менее вся мировая история состоит из бесконечной череды вооруженных конфликтов. Судя по историческим источникам, начиная с Геродота, и художественной литературе, в сознании невоевавших людей всегда возникали стереотипные, нередко не соответствующие действительности представления о психологических особенностях личности участников войны. В XX в. яркое образное воплощение эти представления нашли в романах Э.М. Ремарка, А. Барбюса, Э. Хемингуэя. Гораздо хуже обстоит дело с научным анализом закономерностей формирования указанных стереотипов в массовом сознании. В отечественной науке такие данные практически отсутствуют. Пожалуй, наиболее полно стереотипы понимания личности воевавших представлены в исследованиях, посвященных изучению отношения американцев к их соотечественникам, принимавшим участие в войне во Вьетнаме [7], [11], [14].
Если абстрагироваться от политических аспектов войн во Вьетнаме и Афганистане, то нетрудно заметить, что в психологическом смысле, т. е. по воздействию на психику человека во время боевых действий и особенно в период послевоенной адаптации, эти вооруженные конфликты были очень похожими. Об этом свидетельствуют примерно одинаковый возраст (средний) воевавших (19—20 лет), очень быстрый и контрастный переход от боевой обстановки к мирной жизни (у некоторых воинов он занял не более двух суток) и особенно отношение окружающих к участникам войны. Кроме того, мнения о сходстве человеческих факторов, психологических аспектов двух обсуждаемых войн придерживаются многие их участники: такая точка зрения неоднократно высказывалась на советско-американских встречах ветеранов (см., например, [8] ). Как показал проведенный недавно социологический опрос [5], 47% «афганцев» считают, что миссия советских воинов в Афганистане ближе всего к миссии военнослужащих, воевавших во Вьетнаме (22 % идентифицировали себя с бойцами интербригад, воевавших в Испании, и только 13 % — с участниками Великой Отечественной войны).
*
В конце 60-х — начале 70-х гг. в американских средствах массовой информации преобладал нелестный стереотип участника вьетнамской войны как одурманенного наркотиками человека с расстроенной психикой, радикально настроенного и склонного к насилию [11]. Задолго до объективных научных исследований в общественном сознании сформировался образ ветерана — нарушителя спокойствия, общепринятых норм поведения, доставляющего немало неприятностей окружающим («trouble vet» image). В частности, именно такой образ был основным регулятором поведения предпринимателей, делавших «здравомысленный» [11; 293] выбор при отборе желающих поступить на работу. Например, в газетных объявлениях делались пометки: «Ветеранов Вьетнама просим не обращаться». Можно выделить три основные причины в целом отрицательного отношения населения США к участникам вьетнамских событий.
111
1. Непопулярность войны в американском общественном мнении, ярко проявившаяся в демонстрациях и маршах протеста пацифистов. Последние видели в возвратившихся солдатах одновременно и жертв и виновников аморальной войны. Один из ветеранов рассказывал: «Когда я сошел с самолета в Окленде, какой-то хиппи плюнул в меня, обозвав детоубийцей» [7; 25]. (Аналогично во время проведения исследования психологических причин непонимания «афганцев» разными по социальному составу группами жителей Москвы и Ленинграда [2] мне не раз доводилось слышать высказывания такого рода: «За что мне их уважать? Они же не отказались участвовать в этой несправедливой войне и убивать ни в чем неповинных людей!»)
2. Военные неудачи во Вьетнаме оказались тяжелым ударом по американскому национальному самосознанию. Как отмечает Д. Кнокс, в США обычное отношение к воинам, вернувшимся домой без победы — сначала игнорировать, затем забыть. Так было прежде, так произошло и с участниками вьетнамского конфликта (цит. по [14; 10]). Одним из проявлений уязвленной национальной гордости оказались упреки, которые делали «вьетнамцам» ветераны второй мировой войны: «Мы выиграли нашу войну, почему же вы не выиграли свою?» [7; 25]. (Ср. с высказыванием ветерана Великой Отечественной войны об «афганцах»: «Я сражался за Родину, а теперь десять лет не могу квартиру получить. А их — в льготную очередь! За что их на руках носить, почему им сразу все преподносится на блюдечке?» [2].)
3. Социолог С. Левентман отмечает, что научные отчеты о психологических, а иногда и психиатрических последствиях вьетнамской войны для ее участников, возможно, принесли больше вреда, чем пользы [11; 293—295]. Предназначенные для информирования специалистов отчеты о результатах исследований интерпретировались средствами массовой информации как основа для описания всех ветеранов Вьетнама. Участники вьетнамской войны стали изображаться как «клинический случай»: люди, у которых если сейчас нет видимых расстройств психики, то они могут внезапно проявиться в будущем. (Такая опасность грозит и нам: мне уже известны случаи отрицательного психологического воздействия на «афганцев» публикаций в периодической печати о посттравматическом стрессе. Особое беспокойство вызывают у некоторых из них высказываемые авторами газетных и журнальных статей «предсказания» о возможности возникновения признаков стресса через несколько лет после возвращения с войны.)
Однако прошли годы, и в американском общественном мнении произошло «отделение вьетнамской войны от солдат, которые в ней участвовали» [15; 88]. В 1978—1980 гг. по поручению президента США Дж. Картера Администрация ветеранов провела социологический опрос, направленный на изучение отношения населения страны к участникам войны во Вьетнаме [15]. Исследование обнаружило растущую симпатию к ветеранам. Люди в целом тепло относятся к участникам вьетнамской войны и не считают, что они отличаются по свойствам личности от их невоевавших ровесников [15; 89]. 83 % американского населения полностью согласны с утверждением, что ветераны заслуживают уважения, и только 15 % согласны с мнением, что настоящие герои — те, кто отказался идти на войну. Более того, сегодня уважительное отношение к участникам вьетнамской войны в США стало символом национального самосознания: «Симпатия к ветеранам сегодня объединяется с материнством и яблочным пирогом как отличительный признак настоящего американизма» [7; 29].
Не только изменение политических акцентов в оценке войны, но и научные исследования внесли определенный вклад в процесс превращения отрицательного стереотипа участника вьетнамских событий в социально положительный образ: исследования показали, что у явного меньшинства ветеранов возникли серьезные психологические проблемы в период после
112
военной адаптации. «Из примерно четырех миллионов тех, кто отправился во Вьетнам, один из пяти имел серьезные трудности после возвращения домой» [7; 30]. В различных психологических экспериментах не было найдено существенных различий между ветеранами и их ровесниками по параметрам локуса контроля, образа Я, критичности мышления и др1. Например, Дж.Ф. Борус, обследовав 765 участников войны через семь месяцев после их возвращения на родину, не нашел значимых психологических различий между ними и испытуемыми контрольной группы (цит. по [11]). Ветеран Вьетнама Т. О'Брайен пишет: «Вопреки распространенным стереотипам большинство ветеранов адаптировались к мирной жизни. Конечно, многие из нас продолжают страдать, но подавляющее большинство независимы от наркотиков, не безработны, не склонны к суициду, не бьют жен и детей, не грабят банки и не стоят на коленях в тоске и печали» [15; 205].
Отношение к ветеранам изменилось в лучшую сторону, но стереотипы в массовом сознании остались. В комплексном исследовании, результаты которого опубликованы в 1986 г. [14], констатируется, что до сих пор многие американцы верят, что те, кто отправился во Вьетнам, представляют собой образец неудачника, неприспособленного человека, который ни при каких условиях не адаптируется в обществе. Другие считают, что опыт участия в войне превратил молодых людей в наркоманов и потенциальных преступников. Основной вывод исследования: подобные стереотипы имеют некоторые психологические основания только по отношению к меньшинству ветеранов, страдающих посттравматическими стрессовыми расстройствами [14].
*
В нашей стране пока, к сожалению, нет объективных оснований для утверждения, что в общественном сознании сформировался устойчивый социально положительный образ участника войны в Афганистане. Об этом, в частности, свидетельствуют результаты психологических экспериментов [2]. Исследование показало, что у многих людей адекватное представление о чертах личности «афганцев» подменяется набором психологических стереотипов. Выявлены две основные причины формирования стереотипов: 1. Неумение отделить политические аспекты войны (ради каких целей велись боевые действия, кто принимал решение об отправке советских войск в другую страну и т. п.) от психологических (как вели себя ребята в экстремальных условиях, какими они вернулись с войны — ожесточенными или, наоборот, человечными и добрыми). Люди, не сумевшие «отделить войну от солдата», обычно переносят на «афганцев» свое отрицательное отношение к пребыванию наших воинских подразделений на территории Афганистана. 2. Искажения в представлениях о нравственности, происшедшие в последние годы в моральном сознании нашего общества. Одним из проявлений указанных искажений являются безнравственные по своей сути варианты вопроса, который нередко задается «афганцам» не только в частных беседах, но даже публично, например в средствах массовой информации (см., в частности, [3]). Вопрос этот формулируется так: «Защищали ли вы свою Родину в Афганистане?»
С целью получения более полного представления о стереотипах, играющих существенную роль в понимании черт личности участников войны в Афганистане, было проведено новое экспериментальное исследование.
МЕТОДИКА
Исследование проходило в два этапа. В экспериментах первого этапа принимали участие 62 ветерана Афганистана и 100 испытуемых контрольной группы (55 курсантов военного училища и 45 студентов МГУ, в том числе служивших в армии на территории нашей страны).
113
Испытуемые обеих групп отвечали на вопросы опросника Спилбергера на личностную тревожность и опросника Басса-Дарки, выявляющего агрессивные и враждебные реакции человека. Кроме того, «афганцы» отвечали на вопросы структурированного интервью, направленного на выявление признаков посттравматических стрессовых расстройств, особенностей послевоенной адаптации, взаимопонимания участников войны между собой и окружающими.
В экспериментах второго этапа участвовали 147 испытуемых — руководители среднего звена автомобильного завода, внештатные социологи оптико-механического завода, студенты. Вначале они заполняли личностный семантический дифференциал [4] на понятие «типичный «афганец». Методика дает возможность судить о трех факторах личности — «оценке», «силе» и «активности». Личностный дифференциал принадлежит к числу наиболее информативных и надежных методов экспресс - диагностики результатов межличностного оценивания в ситуациях общения. Методика позволяет выявить индивидуальные различия в структурах категориальных систем знаний о личности, используемых в процессе понимания другого человека. Несомненным достоинством методики является ее универсальность: личностный дифференциал можно применять при анализе стереотипных представлений испытуемых о типичных чертах личности продавцов, офицеров, русских, немцев и т. п. Вместе с тем методика не дает возможности психологу определить специфические особенности личности «афганцев».
Для выявления представлений испытуемых о типичных особенностях личности и поведения участников войны в Афганистане была разработана параллельная форма теста — опросник, состоящий из 15 стереотипных суждений об «афганцах» (они приводятся ниже). 147 испытуемых заполняли опросник после заполнения личностного дифференциала. В методике представлены три группы по пять утверждений, результаты согласия или несогласия с которыми коррелируют с факторами «оценка», «сила» и «активность» по личностному дифференциалу. Однако между обсуждаемыми методиками есть два существенных отличия. Во-первых, в личностном дифференциале шкалы биполярные (добрый 3 2 1 0 —1 —2 —3 эгоистичный), а в новой методике униполярные. Испытуемый должен выразить степень своего согласия со стереотипным мнением, например, «афганцы» не боятся трудностей, они убеждены, что человек может преодолеть все». Шкальные оценки, как и в личностном дифференциале, имеют семизначную градацию — от «полностью согласен» (+3) до «совершенно не согласен» (-3). Во-вторых, личностный дифференциал предназначен для оценки черт личности, а шкалы разработанной методики в основном направлены на анализ характера проявления черт личности в поведении (ср. шкалы «сильный — слабый» и «афганцы» отличаются умением защищать свое человеческое достоинство»). Таким образом, методики взаимно дополняют друг друга.
В психологии понимания давно известно, что «понимание другого и понимание собственной личности тесно взаимосвязаны» [10; 153]. Адекватное понимание других людей невозможно без развития рефлексивных черт характера, в частности оценки своих личностных качеств. Учитывая это положение, 74 испытуемым из 147 сначала предлагалось заполнить личностный дифференциал на понятие «Я сам» (актуальное Я). Только после этого они заполняли личностный дифференциал на понятие «типичный «афганец» и новый опросник.
РЕЗУЛЬТАТЫ И ОБСУЖДЕНИЕ
По группе из 147 испытуемых были получены следующие итоговые результаты суждений о типичных свойствах личности участников войны в Афганистане: «оценка» — средняя арифметическая 1,18, стандартное отклонение 0,95; «сила» — 1,75 и 0,90; «активность» — 0,44 и 0,94.
114
Соответственно по группе в 74 человека получены такие результаты суждений о собственной личности: «оценка»— средняя арифметическая 1,87, стандартное отклонение 0,70; «сила» — 0,75 и 0,93; «активность» 1,05 и 0,90.
Исследование выявило высокозначимые различия между самооценками испытуемых и их суждениями об «афганцах» по всем трем факторам личности («оценка» — р = 0,01; «сила» и «активность» — р = 0,001). Сравнительный анализ числовых значений фактора «оценка» показывает, что испытуемые склонны осознавать себя как носителей положительных, социально одобряемых характеристик в большей степени, чем участников войны (средняя оценка «типичного «афганца» — 1,41). Большие различия обнаружены по фактору «сила» (средняя «афганца» — 1,86). Испытуемые считают, что участники войны в Афганистане являются гораздо более сильными, волевыми людьми, чем они сами. «Афганцам» приписывается уверенность в себе, независимость, склонность к авторитарности в межличностных отношениях. Существенные различия выявлены по фактору «активность» (0,42). Результаты показывают, что испытуемые считают «афганцев» в меньшей степени активными, общительными и импульсивными, чем они сами.
Если одной изучаемой в исследовании переменной была взаимосвязь суждений об особенностях собственной личности и оценки черт личности «афганцев», то другой — степень знакомства с ветеранами, частота личных контактов. Из 74 испытуемых 14 регулярно (не реже нескольких раз в месяц) общались с участниками войны, 35 — разговаривали с ними всего несколько раз, 25 человек — ни разу. Однако значимых различий в суждениях о чертах личности «афганцев» между испытуемыми, не знакомыми с ветеранами, и 49 общавшимися с ними в эксперименте обнаружено не было. Нет различий и между индексами интегральной оценки воспринимаемого расстояния между собой и «афганцами». Очевидно, что это направление исследования требует более углубленной проработки.
Обратимся теперь к анализу результатов 147 испытуемых по второму опроснику. Сначала проанализируем их отношение к стереотипам, соответствующим фактору «оценка». Большинство испытуемых согласны с мнениями, что «афганцы» нравственно более зрелые люди, чем их невоевавшие сверстники; у них развито чувство долга, ответственности за порученное дело. После проведенных экспериментов [1], [2] такие суждения сформировались и у меня. Испытуемые скорее согласны, чем не согласны с утверждениями: «Война научила «афганцев» состраданию, сочувствию к чужой боли и страданиям»; «Афганцы» правдивы, они стараются не лгать»; «Афганцы» более совестливы, чем их невоевавшие сверстники». Что касается первого стереотипа, то о развитии в экстремальных условиях войны способности почувствовать боль другого человека неоднократно говорили сами ветераны Афганистана [1]. Мнение о правдивости большинства «афганцев» подтверждается не только высказываниями знающих их людей, но и результатами экспериментов. Например, на вопрос № 8 опросника Басса—Дарки: «Если мне случалось обмануть кого-нибудь, я испытывал мучительные угрызения совести» — статистически значимое (р = 0,001) большинство «афганцев» ответили утвердительно. В то же время 53 человека из 100 испытуемых контрольной группы ответили на этот вопрос отрицательно. Мнение о совестливости участников войны также подтверждается экспериментами: оценки «афганцев» по шкале «совесть» опросника Басса—Дарки значимо (р = 0,05) превышают оценки курсантов и студентов.
Подводя итог, можно сказать, что по семизначной шкале 147 испытуемых в среднем оценили участников войны в Афганистане скорее положительно, чем отрицательно (+1).
По отношению к стереотипам, соответствующим фактору «сила», испытуемые были более категоричны: в протоколах мало «осторожных» ответов — «скорее согласен, чем не согласен» и «скорее не согласен, чем согласен». Испытуемые не согласны с мнением:
115
«Большинство «афганцев» — это слабые люди, привыкшие подчиняться приказам, чужой воле». И наоборот, они согласны с тем, что «афганцы» умеют защищать свое человеческое достоинство; не боятся говорить правду начальству; убеждены, что человек может преодолеть любые трудности; они надежные люди, на которых можно положиться в трудной ситуации. За ответами испытуемых ясно просматривается образ участника войны — человека надежного, волевого и смелого, т. е. сильной личности. К сожалению, пока нет объективных оснований для вывода о том, насколько этот образ соответствует действительности: сопоставимые со стереотипами научные данные в психологии отсутствуют.
Анализ ответов на вопросы, соответствующие фактору «активность», показывает, что характер ответов в значительной степени обусловлен стереотипным представлением испытуемых об участниках афганской войны как людях замкнутых, необщительных и раздражительных. Однако такой стереотип во многом противоречит результатам экспериментальных исследований. Испытуемые согласны с утверждением: «У «афганцев» часто возникает ощущение, что окружающие их не понимают». Это мнение действительно не лишено психологических оснований [2], но нельзя утверждать, что большинство ветеранов испытывают затруднения в установлении взаимопонимания с невоевавшими людьми. Испытуемые скорее согласны, чем не согласны с утверждением: «Афганцы» более конфликтны, чем другие, чаще «выясняют отношения» с окружающими». Разумеется, среди участников войны есть те, кто нередко вступает в конфликты. Но в среднем агрессивность как свойство личности у ветеранов Афганистана не выше, чем у их невоевавших сверстников. В частности, в экспериментах не обнаружено значимых различий по показателям физической и вербальной агрессии опросника Басса-Дарки между испытуемыми контрольной и экспериментальной групп. 147 испытуемых в среднем согласны с тем, что «афганцы» в большей степени возбудимы и раздражительны, чем другие люди. Однако это противоречит экспериментальным данным: по результатам указанного опросника показатели раздражительности и косвенной агрессивности у 100 человек контрольной группы оказались выше, чем у участников войны.
Испытуемые скорее согласны, чем не согласны с утверждениями: «Афганцы» часто испытывают состояние апатии и даже депрессии», «Афганцы» трудно сходятся с людьми, нередко испытывают чувство одиночества». Однако, по данным опросника Спилбергера, не обнаружено значимых различий в степени согласия испытуемых двух групп с утверждением: «У меня бывает хандра». Не различаются они и по общему уровню личностной тревожности (из 100 испытуемых высокая тревожность обнаружена у 35 человек, из 62 «афганцев» — у 18). Как показывают предыдущие исследования [1], [2], конфликтность, раздражительность, депрессия, высокая тревожность, чувство одиночества и непонимания со стороны окружающих в разных сочетаниях проявляются у меньшей части ветеранов, у которых есть признаки посттравматических стрессовых расстройств (по моим данным, не более 20 человек из 62).
Таковы предварительные итоги изучения психологического портрета участника войны в Афганистане в массовом сознании. В следующем исследовании предполагается расширить круг изучаемых переменных: нужно проанализировать характер зависимости оценки черт личности ветеранов от пола, возраста, образования, социального положения испытуемых. Другое планируемое направление исследования — анализ суждений самих участников афганской войны о типичных особенностях поведения и чертах личности «афганца».
*
Итак, предварительные результаты исследования говорят о том, что невоевавшие советские люди полагают, что структура личности участников войны в Афганистане отличается от их собственной. Это суждение не совпадает
116
с мнением американцев об участниках войны во Вьетнаме [15]. Одна причина формирования суждения заключается в том, что в общественном сознании очень медленно происходит процесс размежевания политических и психологических аспектов афганской войны — осознания того, что ответственность за пагубные последствия вооруженного вторжения в чужую страну прежде всего должны нести политические деятели, а не участники боевых действий. По моему мнению, практическая реализация лозунга «Отделить войну от солдата» — на сегодняшний день главная и наиболее актуальная задача нашего общества по отношению к «афганцам». И существенный вклад в решение этой задачи должны внести психологические исследования.
Другая причина возникновения мнения об отличительных особенностях личности участников войны в Афганистане — основанная на недостатке объективной информации неадекватность представлений многих людей об «афганцах». Неадекватность представлений проявляется в чрезмерной обобщенности стереотипных оценочных суждений о личности участников войны. Как показывает анализ ответов на вопросы разработанной методики, соответствующие фактору «активность», испытуемые склонны приписать всем «афганцам» наличие психологических проблем, которые беспокоят и мешают послевоенной адаптации только тех ветеранов, которые страдают посттравматическими стрессовыми расстройствами. Посттравматический стресс и посттравматический стрессовый синдром — особые и очень серьезные проблемы, требующие тщательного научного анализа. Психологические исследования в этой области необходимы не только с целью оказания помощи ветеранам: не менее важной задачей является устранение искажений в массовом сознании. Без промедления активно включиться в решение этой задачи — долг советских психологов перед ветеранами Афганистана и обществом.
1. Знаков В. В. Понимание воинами-интернационалистами ситуаций насилия и унижения человеческого достоинства // Психол. журнал. 1989. Т. 10. № 4. С. 113 – 125.
2. Знаков В. В. Психологические причины непонимания «афганцев» в межличностном общении // Психол. журнал. 1990. Т. 11. № 2. С. 99 – 108.
3. Киселев С. Что читают наши парламентарии // Литературная газета. 1989. 12 июля.
4. Личностный дифференциал. Методические рекомендации. Л., 1983.
5. Луцкий А. «Афганцы» среди нас. Что показал социологический опрос // Побратим. 1990. № 2.
6. Русина Н. А. Изучение оценочных эталонов и социальных стереотипов с помощью семантических измерений // Вопр. психол. 1981. № 5. С. 96 – 105.
7. Egendorf A. H. Healing from the war: Trauma and transformation after Vietnam. Boston, 1985.
8. Fein E. B. Veterans from 2 armies and 2 wars finding shared wounds in Moscow // The New York Times. October 3. 1988.
9. Hiebsch H. Interpersonelle Wahrnehmung und Urteilsbildung. Berlin, 1986.
10. Rosemann В., Kerres M. Interpersonales Wahrnehmen und Verstehen. Bern u. a., 1986.
11. Stress disorder among Vietnam veterans. Theory, research and treatment / Ed. by Ch. R. Figley. N. Y., 1978.
12. Tajfel H. Human groups and social categories. Studies in social psychology. Cambridge, 1981.
13. Thorndyke P. W. Cognitive structures in human story comprehension and memory. Stanford University, 1975.
14. The Vietnam veteran redefined. Fact and fiction / Ed. by G. Boulanger and Ch. Kadushin. Hillsdale, 1986.
15. The wounded generation: America after Vietnam / Ed. by A. D. Home. New Jersey, 1981.

Психологічні наслідки війни

Психологические наслідки війни

Н. У. Тарабрина

Начавшиеся у грудні 1994 року воєнні дії о Чечні нікого не залишили байдужими. Ця війна забрала багато життів. З цією, що загинули, війна закінчилася. Страждатиме остаточно днів своїх будуть рідні та близькі загиблих і страждати будуть ті, хто залишився живий.

Научный термін " стрес " віддавна ввійшов у повсякденний мову, про стресі пишуть у популярній та мистецької літературі, шукають способи, як уникнути стресу, як зняти стрес. Проте хто розрізняє, що є стрес і СТРЕС, що називається ще травматичним, і якщо у першому разі йдеться про стан нервнопсихического напруги, викликаний впливом різних інтенсивних стимулів навколишньої середовища, важкими життєвими ситуаціями, то у другий випадок можна казати про стані, виникає у людини, котра пережила щось що виходить далеко за межі звичайних напружених ситуацій.

Такое розмежування видів стресу знадобилося фахівцям після того, як численними дослідженнями було встановлено, що перебування на травматичних ситуаціях можуть призвести згодом до специфічним змін в психіці. Але перебування на травматичних ситуаціях - це тільки один бік, одну з основних причин, які можуть викликати посттравматичний стресовий стан. Інша, і проінвестували щонайменше важлива, сторона пов'язана з тим ЯК людина реагує саме травматичне подія і як він ж " переробляє " пережите, тобто. йдеться про рівень емоційної стійкості індивіда, про його особистісних ресурсах, якісному своєрідності захисних психологічних механізмів, наявності чи відсутність тісних емоційних зв'язку з оточуючими людьми, підтримки з боку та інших. До травматичних ситуацій відносять що у бойові дії, насильство, стихійні і технологічні катастрофи і т.п. Тут говоримо лише одного із видів травматичних подій, а саме: участі у бойові дії.

На війні людина є свідком насильства, але його активний учасник; і те, й те є джерелом травматичних переживань. Те, як це на психіці солдата, віддавна служило предметом досліджень, переважно клініцистів, а останні десятиліття ці проблеми стали активно вивчати психологи. Слід відразу обмовитися, йдеться про дослідження, проведених переважно зарубіжними вченими (7, 8, 11, 14). Причина, через яку вітчизняні дослідники мало займалися б цими питаннями, - у цьому, що у радянському суспільстві було прийняте інформувати населення (науковці теж більшість населення) про дійсних подіях, які у державі, й вчені займалися цими проблемами рідко й то під відповідним грифом. Змінена останніми роками громадська ситуація дав можливість професіоналам впритул узятися до вивчення негативних психологічних наслідків, що виникають унаслідок перебування людини у травматичних ситуаціях (1, 2, 3, 4, 5). Особливо гостро стали ці проблеми після аварії на Чорнобильською АЕС, землетрусу у Вірменії, інших промислових і стихійних катастроф. І дуже гостро - проблеми, пов'язані з реабілітацією військовослужбовців, повернулися з війни у Афганістані. Попри спроби щось зробити на цьому напрямі: створювались і існують різні програми розвитку й центри соціально-психологічної реабілітації ветеранів воїни в Афганістані, - загалом проблема ця була вирішена і досі актуальна до нашого суспільства.

Иногда здається, що коли б ті нечисленні, але виконані на хорошому науковому рівні дослідження психологів були прочитані і засвоєно нашими політиками, то рішення розпочати Чеченську війну, яка, як стверджують зараз військові спеціалісти, важче афганської, могло не бути. Хоча, можливо - це ілюзія професійного психолога, що займається вивченням саме цих несприятливих психологічних наслідків травматичного стресу. Але, право, важко уявити людини освіченого, знає по з описів, цифр і відсоткам, до чого приводить психічна військова травма, викликана через участь у бойові дії, але здатного віддати наказ початок бойових дій в, не вичерпавши всіх інших засобів владнання конфлікту. Проте вважатимемо це ліричним відступом, бо йдеться про те, що конкретно статися з психікою певній його частині людей, які пережили військовий, травматичний стрес.

Многие зараз відзначають подібність в'єтнамської і афганської війни. Науковий аналіз цих аналогій і виявлення відмінностей цих непопулярних як і США, і у нашій країні війн - особлива тема. Проте аналогії сумнівів не викликають. Після повернення солдатів, які були у В'єтнамі, американське суспільство зіштовхнулося з безліччю соціальних, медичних і психологічних проблем у учасників в'єтнамської війни. Статистичні дані це добре ілюструють: число самогубств серед учасників в'єтнамської війни до 1975 року перевищило число які загинули у самої війні втричі. Рівень розлучень у тому числі становить близько 90 відсотків%. Третина усіх укладених в американських в'язницях - ветерани В'єтнаму. Алкоголізм, наркоманія, професійні й соціальні конфлікти - всі форми дезадаптації простежувалися і спостерігаються серед тих, котрі пройшли пекло тієї війни. Приблизно в однієї п'ятої всіх які були у В'єтнамі відзначаються симптоми посттравматичного стресового розлади (7,13,14). Нашої статистики ми знаємо, як тому, що вона недоступна, таких масштабних досліджень, хто був зорганізовані у рамках державної служби допомоги ветеранам США, ми просто більше не проводилося.

Мы поспіль не можемо напевно, скільки ветеранів афганської війни страждають від посттравматичного стресового розлади, але війни були призвані у що свідчить схожі, тому неважко припустити - і частково роботах наших психологів показано, - як і психологічні наслідки багато чому подібні. Перш ніж розкривати суть посттравматичного стресового розлади, необхідно зробити дуже важливе, мій погляд, відступ. Американські клініцисти, вивчивши стан, що виникає після переживання травматичного стресу, і визначивши його як посттравматичний стресовий розлад, внесли його як окремого захворювання на свій діагностичний стандарт. Це дозволило б людей із таким діагнозом отримати право на пенсійне забезпечення (6). До останнього року стабільна в клінічному стандарті, яким керуються вітчизняні клініцисти, це розлад як самостійна філософська одиниця не було і, отже, лікарі або не мали можливості визначати інвалідність у цій захворювання. Відповідно, особи, страждають посттравматическим стресовим розладом, було неможливо отримувати соціальну і медичну допомогу необхідному на цей випадок обсязі. Фахівці діагностують це розлад по чітко розробленим клінічним критеріям, нефахівці називають його " захворюванням душі " , говорять про тому, що це психічний розлад, а реакція особистості, що пережила важке душевне потрясіння. Взагалі людина має високий рівнем можливостей адаптуватися до змін у житті, пристосовуючись до різноманітних умов життя; але змінюється від і вона сама. Це відбувається на рівні організму, і на психологічному рівні.

Для виживання за умов бою солдатові потрібні такі навички та способи поведінки, які, за загальновизнаними мірками звичайній, громадянського життя, можна назвати нормальними. Проте вироблені стереотипи поведінки так глибоко вкорінюються в психіці, що продовжують потім визначати поведінку і в мирного життя багато наступних років. Навчений виживати за умов бою, бути сверхбдительным, солдатів, повернувшись життя, надалі веде себе ж, як у війні. Людина пильно і насторожено стежить до всього, що відбувається навколо неї, начебто йому загрожує небезпека. Оточуючим це здається ненормальним і незрозумілим: адже всі скінчилося, можна розслабитися, повернутися до старих улюбленим занять, роботі, сім'ї. Не виходить. " Чорної дірою травми " назвав стан посттравматичного стресу одне із американських дослідників - Р. Питман. Це важкий тягар, котре носить у своїм серці і думках повернувшись із фронту солдатів. Руйнівну дію війни продовжує впливати протягом усього життя ветерана, позбавляючи її одних з найважливіших, визначальних поведінка людини почуттів безпеки і самоконтролю, що викликає сильне, часом нестерпне напруга. І це напруга не знімається, то цілісності психіки загрожує реальна загроза бути порушеною. У найзагальніших рисах - і є шлях, по якому йде розвиток посттравматичного стресового стану.

Очень коротко це основна прикмета цього стану зводяться до наступному: передусім виділено дві основні особистісних типу реагування на пережите. Перший - це коли минуле не " відпускає " - нав'язливо і невідступно повертаються травматизирующие картини, постійні думки, " було " . Ще раптово спливають жахливі, неприємні сцени, пов'язані з пережитим. Кожен натяк, усе, що може нагадати у тому, було саме з тобою: якесь видовище, запах, схожі на " то " , начебто беруть із глибин цієї " чорної діри " пам'яті картини і образи травматичних подій, свідомість хіба що роздвоюється: ти вдома, але на фронті. Ветерани розповідають, що трапляється досить почути звук пролетающего вертольота, щоб травмировавшие образи і її уявлення знову охопили свідомість, коли людина знову " повертається " і знову переживає " як наяву " найбільш травмировавшую його ситуацію. Ці несподівані, " непрошені " спогади може тривати і від кількох секунд і хвилин за кілька годин. І як наслідок - людина знову відчуває сильніший стрес. Другий тип реагування - травматичний досвід свідомо витісняється, людина намагається уникати думок та спогадів пережите, прагне не потраплятимуть у ті ситуації, які б нагадати, викликати ці спогади, намагається робити всі те щоб не викликати їх знову. " Непрохані " спогади приходять й у сні як нічних кошмарів, що інколи, як відеозапис, відтворюють травматичну ситуацію, і такою ж лякаючої точністю чоловік у сні переживає власні реакцію цю ситуацію. Він прокидається в холодному поту, задихаючись, із дуже битким серцем, з напруженими м'язами, почуваючись цілком розбитим. Виникає реакція підвищеного переляку - на несподіваний чи гучний звук. За найменшої несподіванки людина робить стрімкі руху, може кинутися на грішну землю, якщо почує звук низько пролетающего вертольота, він різко обертається та приймає бойову позу, якщо відчує зі спини чиєсь наближення.

Одним з ознак посттравматичного становища є дуже важко пережита втрата здібності, в цілому або частково, встановлювати близькі дружні стосунки з які вас оточують. Багато ветеранів скаржаться, що лише по пережитого їм стало набагато важче відчувати кохання, і радості, вони рідше виникають чи взагалі зникли періоди творчої наснаги, натомість на них нападає почуття отьединенности людей, відчуженості від навколишнього світу. Людина починає відчувати власну измененность, у випадках психологи говорять про виникненні іншого " Я " . Ці відчуття важко, іноді просто неможливо висловити, усвідомити, як наслідок виростає реальне відчуження від ритму близьких: " їм мене не зрозуміти " . Виникає депресія, людина починає почуватися невпевненим, никчемным і знехтуваним. У стані посттравматичного стресу депресія сягає самих безпросвітних глибин розпачу, людина втрачає сенс існування, і всі супроводжується виснаженням і апатією.

Очень часто з'являється відчуття провини: " я винен у тому, що робив на війні " чи " я винен у тому, що у той час не зробив: не врятував, не допоміг... " , - що сприяє виникненню нападів самозневажливих думок та поведінки, до саморуйнівних вчинків. Коли чоловіка відвідують нічні кошмари, в нього природно й виникають проблеми зі сном, йому буває важко заснути через неусвідомлюваного страху знову опинитися у тому полоні. Іноді порушення сну виглядають як постійне раннє пробудження, поганий сон погіршує тяжкий стан, виникає почуття виснаження й апатія. З іншого боку, зростає агресивність, виникає прагнення розв'язувати всі життєві колізії з допомогою тиску, у своїй необов'язково застосовується груба фізична сила, це може бути мовна та емоційну агресивність. Спалахи гніву, які найчастіше бувають маломотивированы і найчастіше виникають під впливом алкогольного сп'яніння, перетворюються на напади лютого гніву. І всі ці симптоми розвинулися після, - важливо вкотре підкреслити - по тому, як людина пережив ЩОСЬ жахливе, травматичний стрес, потрапивши у ситуацію, що виходить далеко за межі як він особистих, і, з погляду більшості, звичайних життєвих уявлень. Симптоми можуть з'явитися відразу після перебування у травматичною ситуації (якщо їх немає за місяць, то клініцисти ставлять цей діагноз), а виникатимуть через ви багато років - у тому особлива каверзность посттравматичного стресового розлади. Описано випадки у ветеранів другий Першої світової, коли хвороба з'явилася через років після закінчення.

Некоторым ветеранам " везе " -вони повертаються до будинок, де близькі люди й не лише зберегли любов до них, але ще виявилися здатними створити атмосферу, у якій колишні солдати могли відчувати себе у безпеки, виговоритися, обговорити з своїми близькими пережите, спокійно проаналізувати і осмислити його, й у результаті прийняти свій досвід минулого і відновити віру в навколишній світ. На жаль, ця справді доля небагатьох: а решта, і це теж описано дослідниками -немає такого пристановища, найчастіше вони зіштовхуються з нерозумінням, байдужістю і навіть відчуженням із боку оточуючих людей. І тоді починаються спроби позбутися важких переживань з допомогою алкоголю і наркотиків, зрозуміло, це також у результаті тільки погіршує стан, створюючи нові проблеми через що розвилася залежність від алкоголю чи наркотиків. Всякі рани треба лікувати, це аксіома, й душевні рани теж, обмаль таких людей, хто може впоратися зі цим самостійно. Але як і хто може допомогти?

В США існує Державна служба допомоги ветеранам, має широку мережу добре оснащених госпіталів всій країні. Майже у кожному великому університеті існує науковий центр з вивчення посттравматичного стресу, при госпіталях обладнані спеціальні лабораторії реабілітації. Працює Міжнародне наукове товариство травматичного стресу. Крім офіційних структур допомогу ветеранам надають різноманітні благодійні організації, які, зазвичай, очолюють колишні ветерани. Наприклад, інститут " Олімпія " створено чудовим врачом-психологом, ветераном війни у В'єтнамі Бенджамином Колодзином, автором дуже гарною i корисній книжки " ЯК ЖИТИ після психічної травми " . Він неодноразово бував у нашій країні, зустрічався як із фахівцями, і з афганськими ветеранами, книга його переведена (тираж, щоправда, невеличкий). Цей перелік продовжувати. Важливим тут і те, що медична допомога ветеранам не обмежується лише офіційними організаціями, проте у ній активну участь беруть люди, просто які хотіли допомагати ветеранам.

Мне можуть заперечити: який сенс говорити про Америку - вона багата. Проте цим, мій погляд, не погодитися, по-перше, оскільки Україна зовсім на така вже бідна, а проблеми наші щодо організації допомоги ветеранам сягають у наше минуле, та й пов'язані з справжнім, коли психологічні, (але тільки психологічні), його проблеми окремої людини, людину, як особи і індивідуальності, не є предметом реальної діяльності, а лише декларацією державних служб. Можна намітити три основні напрями допомоги ветеранам, тим, хто вже повернувся, і тих хто повернеться. Перше - це організація у межах російських офіційних структур державної служби допомоги ветеранам з певним законодавчим забезпеченням і фінансуванням, з обов'язковим залученням професійних психологів, соціологів і клініцистів до участі з розробки дослідницьких, реабілітаційних і соціальних програм. Друге і тісно пов'язане з першим напрям, яке умовно може бути просветительски-благотворительным, - це організація з допомогою різних громадських структур, типу комітету солдатських матерів і різних товариств ветеранів афганської війни, груп взаємодопомоги, типу груп зустрічей, відкритих для кожного із ветеранів, де б міг отримати потрібну інформацію, поговорити коїться з іншими ветеранами, зрозуміти, що проблеми можна розв'язати тощо. Ось тут головна роль належить волонтерам - людям, бажаючим і здатним надавати таку психологічної допомоги.

Конечно, ідеальний варіант допомоги - це фахівці: лікарі, психологи, психотерапевти, соціальних працівників - люди, які знають, з який проблемою вони зіштовхнулися, які можуть визначити рівень і дуже якісне своебразие, індивідуальну динаміку порушень сну і, головне, володіють способами - як допомагати (ідеально, якщо це відбувається у спеціальних реабілітаційних центрах.) Проте, як відомо, життя наше далекою від цих ідеалів і не можна недооцінювати значення неформальних об'єднань ветеранів, яких можуть приєднатися люди, які хочуть і які можуть надавати їм реальної допомоги і підтримку. І третє напрям (може бути позначити як просвітницький) - це організація консультативної служби для родичів ветеранів: дружин, батьків, - у межах якої було б мати професійну консультацію, як їм краще побудувати взаємовідносини, як адекватно реагувати на виниклі після психічної травми деякі дива поведінці, зняти власне психічну напругу. І, безумовно, необхідно вирішувати якомога більше публікувати доступних до різних груп населення популярних книжок і брошур, робити телевізійні передачі, створювати фільми про можливі психологічних наслідки участі у бойові дії, і можна буде впевненіше прогнозувати, що військову і будь-яку іншу, пов'язану з великим ризиком, професію вибиратимуть люди, які мають необхідним потенціалом стійкості до стресовому впливу.

Близкий ветерану людина має зрозуміти, що й повернувшись із фронту чоловік, брат, батько, друг став замкнутим чи, навпаки, дратівливим, запальним, якщо відчувається, що у душі утворилася " чорна діра травми " , то ми не стоїть покладатися те що, що час усе зцілить. Час справді лікує, але тільки у випадках. Потрібно намагатися створити довірчу, " безпечну " психологічну атмосферу, у якій ветеран може виговоритися, розповісти про свої переживання " то й зараз " , не боючись те, що їх зрозуміють чи засудять. Важливо пам'ятати, що повернувшись із фронту солдатів може довгі роки залишатися у полоні своїх спогадів та переживань, що його потрібно повернути мирне життя психологічно, що він примирився з собою - і дійсністю, навчився прощати себе... І водночас - не ставитися щодо нього, як до інваліду, а бути добрим і розуміє іншому, у тих-таки випадках, коли в самого це виходить, треба знайти профессионала-врача, психолога Проблемам посттравматичного стресу присвячено безліч досліджень, написані сотні монографій, і тисячі статей, вже створені і працюють Міжнародні суспільства по вивченню травматичного стресу, проводяться щорічні конференції; ці світові досягнення наукової думки цілком заслуговують запровадження у нашу вітчизняну практику.

Нельзя сказати у своїй, що вирішено проблеми, вони складні, а й те, що є, достатньо надання допомоги тим, хто її потребує. Я далекою від думки, що у цій публікації вдалося описати, навіть стисло формі, усе різноманіття психологічних наслідків участі у бойових діях, моє завдання набагато скромніший і: звернути, привернути увагу лише у одного з найнесприятливіших і дуже потенційному варіанту впливу військового, травматичного стресу на психіку людини.
Список литературы

1. Знаків В.В. Розуміння воинами-интернационалистами ситуацій насильства, й приниження людської гідності // Психол. журн. 1989. Т. 10. ?4. З. 113-124.

2. Знаків У. У. Психологічні причини нерозуміння " афганців " в межпичностном спілкуванні // Психол. журн. 1990. Т. Ns4. З. 99-108.

3. Знаків У. У. Психологічний дослідження стереотипів розуміння особистості учасників війни у Афганістані // Зап. психології. 1990. Na4. З. 108-116.

4. Солдатенков М. Війна, що її можуть пробачити // Аргументи як факти. ? 28,1991.

5. Тарабрина М. У , Лаэебная Є. Про. Синдром посттравматичних стресових порушень: сучасний стан та проблеми // Психол. журн. 1992. ?2. З. 14-29

6. American Psychiatric Association, Committee on Nomenclature and Statistics: Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, ed. 3, revised. Washington, DC, American Psychiatric Association, 1987.

7. Green У. L, Lindy J., Grace M., Gleser G. Multiple diagnoses in posttraumatic stress disorder: The role of War stressors // J. Nerv. Ment. Dis., 1989, 77, 329-335.

8. Horowitz M. J.,Weiss D. P.S., MarmarC. Diagnosis of posttraumatic stress disorder. //Nerv. Ment. Dis., 1987, 175, pp. 276-277.

9. Keane Т. M " Zimering R. Т., Caddell Т. M. A behavioral formulation of PTSD in Vietnam veterans // Behav. Therapy 1985, 8, 9-12.

10. Kemp A., Rawlings Є., Green У. PTSD in Battered Women: A Shelter Sample // J. of Traumatic Stress, 1991, v. 4, ? 1, pp. 137-148.

11. Pitman R. До., Orr P.S. P., Forgue D. F., Altman У., de Jong J., Herz L. Psycholophysiologic Responses to Combat Imagery of V. V. with PTSD versus Other Anxiety Disorders // J. of Abnormal Psichology, 1990, v. 99, ?1, 001 - 006.

12. Solomon Z., Miculincer M., Benbenishty R. Combat stress reactionclinical manifestations and correlates // Mil. Psychol., 1989, v. 1, NS1, pp. 35-47.

13. Van der Kolk B. The trauma spectrum: The interaction of biological and social events in the genesis of the trauma response // J. of Traumatic Stress, 1988,1, pp. 273-290.

14. Trauma and Its Wake. Ed.: Figley З. R., N. Y., Brunner-Mazel, v. 1, 2,1986.